«Нужный человек на нужном месте» — эта фраза лучше всего характеризует Инну Вуткарёв, руководителя отдела по работе с людьми, находящимися в конфликте с законом. Эта смелая женщина с обостренным чувством справедливости уверена в том, что ее деятельность имеет смысл, хотя иногда ее повседневный труд скорее похож на борьбу Дон Кихота с ветряными мельницами. Инна, однако, продолжает верить — по крайней мере в то, что каждый человек, независимо от своего прошлого, имеет право на лучшую жизнь.

 

— Инна, давай начнем …сначала. Как Инна Вуткарёв, 32-летняя женщина, попала в пенитенциарную систему, и почему проводит так много времени за тюремными стенами, полностью посвящая себя этой работе?

 

— С детства меня привлекал механизм функционирования криминального мышления. Это был период 90-х годов, когда было много разговоров о пенитенциарных учреждениях, преступниках, бандитизме. В то время эта тема активно продвигалась — по телевидению, через кино, и я, будучи ребенком, смотрела, мне было любопытно. Помню, меня очень впечатлил фильм о преступнике, где также присутствовал психолог, который работал с этим преступником и в конечном итоге заставил его признать свою вину. Тогда я поняла, что мне тоже хотелось бы иметь такую ​​возможность, работать с людьми, чтобы они могли принять реальность, в которой они находятся, могли изменить ее, если это возможно, и даже если они расплачиваются за это, чтобы расплачивались правильно, чтобы это имело смысл — и для общества, и для жертв, для всех. В результате я решила получить образование в области психологии. Сначала я занималась общей психологией, как и все, затем клинической. Я была достаточно далека от пенитенциарной психологии или криминологии, но после университета нашла объявление о вакансии в центре реинтеграции заключенных. И вот так, двенадцать лет назад, я начала ходить по тюрьмам.

 

— В нашем обществе есть определенные ожидания от женщин. Например, родители хотят определенной жизни для своих дочерей, определенного будущего, которое не соприкасается с тяжелой жизнью пенитенциарных учреждений. Как было в твоей семье?

 

— Мои родители всегда были очень толерантными. Они открыты в этом отношении и всегда показывали мне такую ​​модель поведения. Учили, что людям, которые делают ошибки в жизни, нужно помогать, поддерживать их. У нас даже есть сосед, бывший заключенный, которого папа нанял на работу. Это часть нашей семейной культуры — что в этом нет ничего странного, в тюрьме такие же люди, как и здесь. У меня никогда не было такого отношения, что это не мое, что я не должна там работать... Моя семья была согласна с моим выбором, никто не видел никаких проблем, и, вероятно, я тоже не видела никаких проблем именно потому, что меня так воспитали.

 

— Когда ты впервые увидела, как живут заключенные?

 

— Когда первый раз поехала в «Руску», в женскую тюрьму. Повезла детей на встречу с матерями, которые находились в заключении. В школах-интернатах я нашла около двадцати детей, которые не видели своих матерей уже по пять-семь лет. Они были бедными, измученными, я собрала их и отвезла в тюрьму. Они обнимались с мамами и плакали, а я в этот момент плакала в углу. Тогда я подумала, что не смогу так работать, это было слишком сложно в эмоциональном смысле, мне было очень трудно преодолеть эти переживания, принять мысль о том, как больно родителю не видеть своих детей и переживать разлуку, потерю свободы... Затем я начала работать с Пенитенциарным учреждением № 4 «Крикова», это мужская тюрьма. Там специфика была уже немного другой.

 

— Что ты делала в Пенитенциарном учреждении «Крикова»?

 

— Я занималась психологическим консультированием, помогала заключенным в социальной адаптации после освобождения и на других этапах жизни, проводила тренинги по изменению поведения.

 

— Как заключенные относились к тебе, ведь ты была молодым специалистом? Доверяли? И вообще, как ты позиционировала себя как профессионала в таких условиях?

 

— Первое, что ты получаешь от мужчин-заключенных в таком случае, это — флирт и отношение типа: «О, три года проучилась и пришла учить нас». Но потом, как и другие люди, они реагируют на искренние вещи — желание помочь им, поддержать, не судить, принять их безоговорочно, быть рядом с ними, когда они испытывают трудности, понимать их. Проходило какое-то время, и они понимали, что на самом деле мне есть что им предложить. Хотя у меня было мало опыта, и я мало что знала об их мире и их жизни, я искренне хотела им помочь, и это заставляло их перебороть недоверие ко мне как к женщине и молодому специалисту.

 

— Как ты работала с заключенными? Что вообще представляет собой в таких условиях психологическое консультирование?

 

— Все заключенные, с которыми я работала, были включены в программу изменения поведения. Они приходили на групповые мероприятия, которые длились около трех месяцев. Мы встречались и работали еженедельно. Это была очень хорошая программа по снижению преступного поведения, разработанная нашими коллегами из Румынии. Те, кто был включен в эту программу, могли пользоваться и другими услугами, в частности, психологическим консультированием по различным вопросам. Большинство обращались по поводу переживаний, связанных с семьями, потерей смысла жизни, со стрессом попадания в тюрьму или освобождения из нее. Иногда они просто приходили, чтобы рассказать об определенной ситуации, с которой они не согласны, об определенных состояниях, о которых они не могли говорить с другими заключенными или администрацией тюрьмы. Многие заключенные обращались за социальной поддержкой — им нужна была помощь в оформлении документов, помощь после освобождения, помощь в поиске работы. Я не просто консультировала их, я была куратором (Case Manager), разбирала с ними все проблемы, которые появлялись во время заключения.

 

— Твоя работа в тюрьме влияла на твою жизнь? Много ли времени тебе потребовалось на адаптацию, или ты легко внедрилась в эту систему?

 

— Первое время я много и часто плакала. По поводу каждой истории, каждой ситуации. Потому что на твоих глазах разворачивается очень много драм, ты видишь, что мир — очень небезопасное место, многие вещи неправильны, несправедливы, и в то же время понимаешь, что ничего не можешь сделать, чтобы что-то изменить. Затем наступил период, когда я эмоционально окаменела и моим отношением стало: «Хорошо, у тебя есть проблемы. И что? У всех они есть. Ты не пуп земли». Но со временем я научилась пользоваться некоторыми механизмами, которые позволяли сохранить свою человечность и быть восприимчивой к боли другого человека, но в то же время не зависеть от ситуации, не брать на себя больше, чем мне по силам, не чувствовать себя богом, который совершит правосудие для всех. Со временем приходит профессионализм, ты учишься различать вещи, которые можешь изменить, и вещи, которые не можешь изменить. Я научилась этому, работая с людьми, и теперь, в свою очередь, учу этому людей. Мир несправедлив, ты можешь многое сделать в этом мире, но не всё. Надо научиться понимать эти ограничения.

 

— Повлиял ли на твой характер тот факт, что ты много лет общалась с людьми, находящимися под стражей?

 

— Да. Очень сильно. Много раз я осознавала, что считаю менее важными проблемы и ситуации, с которыми сталкиваются люди в нормальном мире. Вот, например, если ко мне придет обычный клиент с обычными проблемами, мне они покажутся незначительными. Постоянный контакт с доведенными до крайности человеческими страданиями делает тебя очень жестким в обыденных ситуациях, ты больше не воспринимаешь нормальную жизнь как важную. «Да, у вас есть проблемы, но вы не знаете, какие проблемы есть у людей там», — вот примерно так. Я сталкиваюсь с тем, что мне очень трудно общаться с людьми, которые имеют гораздо более земные, более нормальные интересы. Это довольно болезненно для меня, и сейчас я работаю над этим.

 

— Ты когда-нибудь чувствовала, что на поведение заключенных влияет тот факт, что ты женщина? Может быть, они больше тебя уважали потому, что ты женщина, или, наоборот, проявляли к тебе меньшее уважение по этой причине?

 

— Большую часть эмоционального тепла я получаю от женщин, находящихся в заключении, и тот факт, что я тоже женщина, делает нас ближе. В моем присутствии они ведут себя свободно и естественно, я чувствую их доверие. А со стороны мужчин-заключенных я чувствую уважение и отношение, основанное на гендерном различии. Ведь у всех у них есть сестры, матери, жены, которых они уважают и любят. Но были и ситуации, когда этот мой статус никак не повлиял на то, что человек хотел сказать или сделать.

 

— Какая ситуация в твоей карьере тебя особенно впечатлила?

 

— Меня очень впечатляют люди, которые, независимо от ситуации, могут сохранить человеческое достоинство. Для меня это критерий бесценной душевной силы. Моими героями всегда были люди, которые не потеряли себя. Например, Нельсон Мандела. Я не знаю, смогла бы я так или нет. Такие истории вдохновляют. У меня когда-то был случай... Молодой человек, заключенный, работавший в тюрьме, копил заработную плату на своем лицевом счету. Однажды он написал письмо в организацию, работавшую с детьми с ограниченными возможностями. Организация, в свою очередь, связалась со мной, я однажды работала с ними, и они сказали мне, что сложилась ситуация, на которую они не знают, как реагировать, не знают, легально ли это вообще. Потом я узнала, что этот заключенный написал им, что хочет пожертвовать деньги. В результате я связала их, объяснив, что заключенные имеют право делать пожертвования, ведь они работают и получают зарплату. Затем организация пригласила заключенных нанести им визит, что и произошло в ближайшее время. Для меня этот случай имел большое значение.

 

— Бывали ли у тебя ситуации, когда ты думала о прекращении деятельности в тюрьмах?

 

— Очень часто. Вероятно, существуют такие кризисные периоды в профессиональной жизни любого человека: когда ты измотан, устал, когда ты понимаешь, что результат твоей работы очень мал в сравнении с существующими проблемами, понимаешь, насколько незначительны твои постоянные усилия и что фактически весь смысл, вся миссия твоей жизни сводится к очень небольшому изменению — как если бы ты всю свою жизнь строил дом, который постоянно разрушается. Это довольно травматично. Но в то же время, если пытаться измерить свою работу в чем-то другом — да, ты делаешь очень мало для всей системы, для статистики, но в то же время ты многое делаешь для жизни людей. Один человек, два, семь, девять, десять, сто — я оказала положительное влияние на их жизнь. Я помогла им взглянуть на вещи по-другому, что-то изменить, что-то сделать, изменить определенные модели поведения, я поддерживала их на определенных этапах, когда они были одиноки и беззащитны. И вот в их жизни результат виден, и так я и оцениваю свою работу. Эти люди сегодня — мои коллеги, друзья, люди, которые, в свою очередь, стали поддерживать меня, которые звонят мне и спрашивают, как у меня дела, нужна ли мне помощь. И это очень важно в деятельности, где трудно измерить влияние, которое ты оказываешь, но, как любой человек, ты хочешь влиять.

 

— Как выжить в тюрьме в Молдове? Как выживает заключенный по сравнению с заключенной? Существуют ли в этом смысле существенные различия между пенитенциарными учреждениями для женщин и мужчин?

 

— В целом, пенитенциарные учреждения все больше ориентируются на свою основную миссию — чтобы люди возвращались в общество и не допускали рецидива. Они стремятся создавать все больше возможностей для внедрения программ, для развития заключенных, для того, чтобы они работали. Проблема, однако, заключается в том, что усилий одних пенитенциарных учреждений недостаточно — им выделяется недостаточно ресурсов, кроме того, есть тяжелое наследие, оставленное советским периодом — всё разрушено, но эти конструкции вынуждены поддерживать, в то время как они должны быть снесены и построены с нуля. Работа по поддержанию конструкций, которые больше не работают, требует больших усилий. Поэтому пенитенциарные учреждения теперь обращаются к гражданскому обществу, бизнес-сектору и открыто просят помощи. На этом этапе они готовы предоставить им производственное пространство и рабочую силу. Уже идет подготовка к тому, чтобы пенитенциарное учреждение стало чем-то большим, чем четыре стены с решетками и колючей проволокой.

 

— Насколько наше общество готово принять такие изменения и мысль о том, что пенитенциарное учреждение — это уже не место, как ты говоришь, с четырьмя стенами и решетками, а этап жизни людей, совершивших преступление, этап, который они должны пройти и, в идеале, реинтегрироваться в общество?

 

— Заключенные у нас — одна из самых дискриминируемых социальных категорий. И это в обществе, где практически в каждой второй семье вы найдете человека, который когда-то был в заключении. Это очень странно. Но люди разные. Есть рассудительные, которые понимают, что заключенные или бывшие заключенные являются частью общества. Он мой сосед, и он в порядке. Однако есть люди, для которых — если проблема заключенных не касается их непосредственно — она ​​либо не существует, либо воспринимается негативно. Однако я хочу верить, что ситуация намного лучше, чем десять лет назад. Я замечаю, что все больше и больше потенциальных работодателей готовы принимать на работу бывших заключенных. Более того — есть работодатели, которые хотели бы прийти в пенитенциарные учреждения и нанять работников на месте, потому что они сталкиваются с нехваткой рабочей силы. Но помимо этого… Тот факт, что человек совершил преступление, заплатил за него и вернулся в общество, что он является свободным, с равными правами — как он может повлиять на меня? Что бывший заключенный может совершить то же преступление снова? Что я в зоне риска? В чём проблема?

 

— Статистика показывает, что более пятидесяти процентов бывших заключенных совершают преступления повторно. Почему в нашей стране такой высокий уровень рецидива?

 

— Первая причина заключается в том, что заключенные не подготовлены к свободе, к просоциальному образу жизни. Поэтому в тюремных программах следует уделять этой подготовке больше внимания. С другой стороны, давайте представим, что в пенитенциарных учреждениях будут разрабатывать идеальные программы социальной реинтеграции, заключенные будут развивать необыкновенные навыки. Но ведь если человек находился в пенитенциарном учреждении десять лет, и у него никого нет на свободе, ему негде жить, у него нет образования, нет работы — куда он пойдет? Если этому человеку некому помочь, он будет жить день или два в центре размещения на улице Халтей, попытается найти работу, будет разочарован, начнет колебаться, встретит друзей, которые будут сильнее, чем его желание жить достойной жизнью, и окажется в зоне повышенного риска. Особенно, если он употребляет наркотики или алкоголь. Особенно, если он был осужден не один раз. Особенно, если он был осужден в очень раннем возрасте и не знает правил общества. Все это создает очень большие трудности, и он автоматически вернется к той модели, которая ему понятна, известна, и где он чувствует себя более или менее человеком.

 

— Куда обращаться молодым специалистам, психологам, которые хотят работать с людьми, находящимися в заключении?

 

— Прежде всего, в Национальную пенитенциарную администрацию — орган, отвечающий за все пенитенциарные учреждения и, соответственно, за трудоустройство в них, за всё, что связано с интеграцией молодых специалистов. Кроме того, НПА также берёт на практику студентов, организует для них визиты в пенитенциарные учреждения. На их странице в Фейсбуке всегда есть объявление о поиске кадров. И, конечно же, такие люди могут обращаться в профильные НПО.

 

— Инна, где ты видишь себя в будущем? Будешь продолжать работать с заключенными?

 

— Пока я не вижу себя на другом месте работы, но я хотела бы делать больше. Хотела бы, чтобы моя деятельность сводилась не только к работе в тюрьмах, но и к внедрению на уровне организации системы Half Way Home, позволяющей предлагать заключенным весь спектр услуг, легче направлять людей к процессу реинтеграции. Я хочу логического продолжения, чтобы быть рядом с ними не только в тюрьме, но и на этапе освобождения. Быть частью их жизни и за пределами пенитенциарного учреждения.