С Полиной Синяткиной, художницей, активисткой, которая переболела туберкулезом и теперь помогает другим справиться с этой болезнью, — мы познакомились на Конференции по СПИДу в Москве. Она приходила туда поддерживать коллег-спикеров, и к ней то и дело подходили журналисты и активисты, чтобы взять интервью, показать снимки, спросить совета – где лечиться и чем. Интервью мы все-такие записали. Получилось очень правдиво. Кстати, следить за творчеством Полины можно тут и здесь.
Часто люди к тебе вот так подходят, чтобы совета спросить?
Да, я правда уже много знаю про это, но надо понимать, что я не врач. Хотя один врач как-то мне сказал, что я скоро буду знать больше, чем многие специалисты (улыбается). Сегодня в России основная доля врачей – некомпетентные и к тому же они не хотят меняться или хоть как-то перестроить свои взгляды на новую информацию. Уже столько исследований прошло, и по поводу того как передается туберкулез тоже, а у нас все еще ходят мифы и легенды о путях передачи.
В одном из твоих интервью ты рассказывала, что после того как выздоровела – переехала на время в Нидерланды к своему молодому человеку. Как там относятся к больным туберкулезом, и к самой болезни?
Мой молодой человек показывал снимки тамошним врачам. Они консультировали меня дистанционно и говорили про мое лечение здесь «Креативненько!». Там больше развито амбулаторное лечение, и это нормально. У нас же все живут в страхе. Меня же пугали в больнице, что если я выпишусь раньше времени, то мне станет хуже и так далее. Но это все бред. Когда я болела меня поддержала вся семья моего парня, у него много родственников и родных, все меня любят. Когда они узнали о моем диагноз, первое, что сделали – поддержали меня. Там нет никакой стигматизации, там все толерантные. Сама страна толерантная. И мне по началу было даже странно, что ко мне в России одно отношение, а там другое. Здесь я должна бояться, а там не должна. Здесь в России некоторые мои родственники после того, как узнали о диагнозе перестали со мной общаться, даже по телефону.
Ты ведь сейчас говоришь про дальних родственников?
Да, это тети, дяди, дальние родственники. Никто из них не присылал никаких ободряющих смс-ок, как это было от близких моего парня.
А вы с молодым человеком планируете пожениться?
Да. Мы планируем это уже давно, мы 4 года вместе. И пожениться хотим в Нидерландах. Просто мы оба художники, а мой парень ко всему прочему еще и режиссер. Стабильного заработка у нас нет. А по закону Нидерландов нельзя просто взять и пожениться. Нужно предоставить документы о заработке, я должна сдать экзамен на знание языка и мы идем к этому, но очень медленно.
Скажи, правда, что твои картины опубликованы в журнал Lancet (еженедельный рецензируемый общий медицинский журнал. Один из наиболее известных, старых и самых авторитетных общих журналов по медицине)?
Конечно, опубликована одна картина.
Тебе приятно? И как ты думаешь, если бы не туберкулез, случилось ли бы с тобой подобное?
Если честно я поймала себя на мысли, что горжусь тем, что у меня был туберкулез. Для меня это супер-штука. Вообще слово стигма идет от греческого слова «stigmata» – это про религию, про Иисуса, про клейма, которые оставались на руках у верующих людей. Для них это была гордость. Получается метафора, что слово стигма может быть не стыдом, а гордостью. Мне кажется если бы не туберкулез, я бы не нашла себя и не делала то, что делаю сейчас. А сейчас для меня — это супер-смысл жизни и мне нравится использовать искусство. Это ключ, инструмент в борьбе со стигмой, который работает совершенно на другом уровне. Люди может не понимают этого буквально. Но они смотрят картины. И все эти объекты проникают в их сознание по-другому. Не то что ты им просто скажешь, или они это прочтут в фейсбуке.
В одном интервью ты рассказала, что просила разрешение у врача, чтобы тебе привезли холсты и краски. Ты правда это делала?
Это закрытая больница, естественно. И я попросила разрешение, чтобы мне потом ничего не сказали, и чтобы все знали заранее. Единственно, они-то думали, что у меня будут какие-то маленькие картинки, а я привезла планки, холсты, развела деятельность, превратила палату в мастерскую. Но ребятам всем было супер-интересно, я их вовлекла в эту деятельность и им было прикольно.
Ты дружишь с теми, с кем познакомилась в больнице?
Конечно, единственная моя боль и утрата – это друг, который умер. Мы очень подружились с ним во время моей госпитализации и в какой-то момент я хотела нарисовать его портрет, но мы поссорились на какую-то политическую тему и долго не разговаривали. А я как раз заготовила холст для его портрета. Но так случилось, что он умер от осложнений, вызванных туберкулезом.
Сейчас, когда ты уже переболела, у тебя остался страх снова заболеть?
Страх был конечно, но я его полностью проработала. У всех он есть, на самом деле все боятся. Но из-за того, что я писала картины, а потом работала как активист, я настолько проработала эту травму, что мне реально больше не страшно. Может это даже плохо, что я совсем не боюсь, наверное поэтому я снова стала курить, много пью (смеется) и как будто жизнь меня не учит ничему.
Я после всего пережитого очень долго работала с психологом. И до сих пор с антидепрессантами не расстаюсь. Просто химиотерапия очень повлияла на мою нервную систему, я итак была видимо с депрессией, а на меня еще волной накатило после болезни. Мой психолог объяснила, что это как на войне, человек мобилизуется чтобы воевать, в нем много энергии, а потом, когда все заканчивается он либо спивается, либо подсаживается на наркотики, потому что на него волной накатывает осознание того, что он пережил. И тут тоже самое, только война за свою жизнь, это так работает. Это тоже нормально, все должны это понимать.
Ты одна из немногих, кто говорит о том, что после лечения начинаются психологические проблемы.
Ну конечно. У нас даже в брошюре есть раздел «Жизнь после». Существует несколько стадий – сначала, когда ты выздоровел и тебя выписали, у тебя эйфория дикая, тебе кажется, что все закончилась. Это как биполярное расстройство. А потом тебя так кидает в обратную сторону. Людям становится сложно в социум войти, плюс этот страх что кто-то кашлянул и все, опять заболеешь. После болезни возникает слишком много страхов.
Ты шесть месяцев провели в больнице, можешь описать один свой день там, в палате?
Подъем, укол, завтрак, капельницы, потом приходит медсестра с таблетками и раздает их. И дальше зависит от процедур – тебе, например, могут назначить бронхоскопию, которую мне делали 10 раз и это было ужасно. И вот когда все процедуры закончились, ты освобождается и все, у тебя куча свободного времени. Кто-то влюбляется, кто-то ссорится, кто-то плетет интриги, гуляет, пьет, курит. Это такой микромир, в котором есть все. У нас была интеллигентная палата, рядом лежали алкоголики, этажом ниже маргиналы, был дагестанец, который очень хотел меня увести в Дагестан (смеется). Я же начала писать, и это стало событием для многих, потому что все ходили и смотрели на меня. Помню, пришла врач, посмотрела через мое плечо и говорит: «Что-то грустное у тебя все, тебе бы красок повеселее». Ну такое типичное замечание.
А ты, на минуточку, окончила Суриковский Институт (Московский государственный академический художественный институт имени В. И. Сурикова – прим.ред.)?
Конечно.
Сейчас ты больше активист или все-таки художник?
Я художник конечно, это моя профессия, призвание. Но тут нельзя разделять, потому что активизм – это и есть своего рода искусство, это про перемену мира, про привлечение внимания к некой проблеме. Но естественно я не могу не писать, у меня нет стабильной работы, я супер-свободный художник, и зарабатываю тем, что продаю картины, преподаю живопись в мастерской у себя. Активизмом ты же не можешь заработать. Да, когда проекты есть какие-то, я что-то получаю. Но это очень небольшие деньги.
В организации, в которой ты занимаешься активизмом, вас всего двое – ты и твоя коллега Ксения Щенина?
Да, но официально у нас и организации нет, мы ее планируем зарегистрировать. Есть международная организация TB people, она зарегистрирована в Грузии, и мы ее члены. Но в России мы не зарегистрированы как отделение. Я просто продаю картины из своей серии и половину собранных средств жертвую на борьбу с туберкулезом. Получается, что я выступаю донором нашей организации, в которой работаю. Это знаешь, о чем говорит? В мире столько денег и какому-нибудь миллионеру ведь было бы совсем несложно пожертвовать некую сумму денег на борьбу с тем же туберкулёзом. Но этого не происходит, потому что никто не заинтересован в этом.
А мы с Ксенией супер-нищеброды и при этом пытаемся сами все делать. Сегодня я продала около 5 картин, средства лежат на счету и на них мы и поднимем нашу российскую организацию, которую нам предстоит основать. Она будет называться TB People Russia.
Сколько стоит одна твоя картина?
Из серии про туберкулёз или другая?
А из серии еще остались?
Конечно, у меня выставка ездит по миру.
Ну давай тогда из тех, которые ездят по всему миру.
В среднем большой холст стоит от 2000 евро. Есть маленькие акварели по 500 евро. В целом ценообразование – это отдельная тема, сложная. Смысл в том, что, если ты начал продаваться за определенную цену, ты ее не можешь понижать, только повышать.
Выставка еще долго будет ездить?
Пока всем интересно, а я не против. Просто я расту, как художник и у меня уже было так много этих выставок, что я уже не придаю им значения. Сейчас я работаю над новым проектом и надеюсь, что он тоже даст результат, там больше про современное искусство.
Давай снова вернемся к туберкулезу. Скажи, у тебя бывает такое, что ты общаешься с человеком и понимаешь по всем признакам, что ему обязательно нужно сделать флюорографию? И если бывает, то как ты ему об этом говоришь?
Людей вдохновляет личный пример. Не нужно их заставлять, потому что они никуда не пойдут. А видя мой пример и то что меня это коснулось, и я ничем не отличаюсь от другого человека, — люди идут и сами делают снимок легких.
Много ли из твоих друзей пошли сделать снимок после того, как узнали, что у тебя туберкулез?
Все пошли сделали. А после моей выставки всегда находится кто-то, кто сразу же бежит к врачу.
Твой молодой человек как отнесся к болезни?
Это часть и его жизни тоже, он следил за моим лечением, хотя почти все время был в Нидерландах. Я была супер-истеричной, расставалась с ним каждый день и для него это было еще сложнее, чем для меня. Удивляюсь, как он это вытерпел, но мы это пережили и все хорошо.
Сейчас, если наше интервью прочтут люди, которые борются с туберкулезом, чтобы ты им сказала?
Я не очень верю в эти сказки про то, что если ты сохранишь свое хорошее настроение, то лечится будет легче. Это бред. Важно быть приверженным, не бросать таблетки. И еще немаловажно понимать, что туберкулез лечится, ты просто пьешь таблетки и болезнь лечится. Да это долго и здесь нужно терпение, в остальном не надо никого слушать. Я, например, ревела каждый день на протяжении этого полугода в больнице, реально каждый день. Но я же выздоровела все равно. Ты все равно будешь реветь, истереть, психовать, жалеть себя и думать: «Я бедная, никому не нужная и вообще, лучше пойти и повеситься», — это нормально, это защитная реакция организма. Нужно быть приверженным к лечению и просто терпеть, зажмурившись, наверное. Но конечно еще можно картины какие-то нарисовать, танцевать можно, и все в таком роде.
Текст: Елена Держанская
Фото: личный архив героини
Подписывайтесь на нашу страницу в Фейсбуке и Одноклассниках!
positivepeople.md
