Мой сегодняшний герой наверняка обидится, если в лиде я начну его расхваливать, описывать все его чудесные качества и вообще, героическую личность. Поэтому сегодня просто и без пафоса – Руслан Поверга, председатель О.А. «Viata Noua» о себе, своем ВИЧ-статусе и планах на старость.
Руслан: Я так понимаю, что мне надо расслабиться и настроиться на то, что это будет долго?
Пожалуйста.
Ок.
Руслан, наше с тобой интервью я ждала, как ни одно другое. Потому что знала, что в этом интервью ты впервые скажешь публично о том, что у тебя ВИЧ. Почему ты решил открыть свой статус, почему не делал этого раньше?
Всему приходит свое время. К этому нужно было подготовиться, созреть, подготовить семью, и в конце концов, четко понять зачем я хочу это сделать. Я уверен, что уровень дискриминации в обществе в определенной мере синхронизирован с уровнем самостигматизации людей, живущих с ВИЧ. Очень глупо рассчитывать на то, что общество быстрее нас разберется со страхами, предрассудками и стереотипами. В обществе они одни, а в жизни человека живущего с ВИЧ — совсем другие. И каждый сам решает, что он лично будет делать с этим. В последнее время на наших встречах НПО-шников и людей, живущих с ВИЧ, мы четко озвучиваем тот факт, что сейчас как никогда мы должны приложить усилия, чтобы в наших рядах появилось как можно больше людей, способных открыто говорить о своем статусе. Ты ведь знаешь, что я против съемок с затылка, изменений голоса и анонимных интервью, хотя я понимаю людей и их страхи. Но считаю, что рассказывая о себе вот так, мы продолжаем формировать мифы и ужасы вокруг ВИЧ/СПИДа. Поэтому мы решили заканчивать с этим.
То есть теперь только с открытым лицом?
В моем случае я пока выбрал интернет. Хотя прекрасно понимаю, что это интервью разойдется по сети, но все же, пока это не ТВ. Но я уверен, что следующим шагом будет прямой эфир. Давным-давно пора добиться того, чтобы в обществе появилось адекватное понимание того, что люди, живущие с ВИЧ — это нормальные люди. Да, у меня ВИЧ, но я нормальный человек, без копыт, без хвоста, у меня все в порядке. Больше скажу, по сути надо бояться не того, какой у человека статус, а того что у него в голове. Человек может быть абсолютно здоровым, но при этом абсолютно безмозглым. Такой человек намного опаснее, чем человек с какими-то диагнозами.
Думаешь, после этого интервью появятся еще такие же смельчаки?
Не сразу, но потихонечку. Если бы я в это не верил, я бы этого не делал, я же не камикадзе.
Твоя младшая дочь не знает о твоем статусе, ты не боишься ее реакции, когда она, к примеру, прочтет это интервью?
Во-первых, у нас 2 дочки. Старшая знает о моем статусе. И если честно, я считаю, что мы немного затянули, когда решались ей рассказать об этом. Она прекрасно понимала, в чем дело, нехорошо, что она узнала это не из наших уст, а как-то по-другому. Реакции младшей дочки я не боюсь. Потому что когда мы с женой рассказали ей о нашем прошлом, я имею в виду зависимость, она ответила так: «Я думаю, что неважно кем человек был, важно — кем он является».
Руслан, когда ты сам узнал о своем статусе, ты как представлял свою жизнь?
Это был полный финиш. Ирония судьбы заключалась в том, что о своем статусе я узнал в день рождения. Я как раз проходил мимо наркологического диспансера, это было тупейшее время, когда всех поголовно тестировали на ВИЧ. И меня на тот момент тоже в очередной раз привели в наркодиспансер…
Насильно?
Естественно. Бельцы — небольшой город, полиция знала всех потребителей в лицо. Могли посреди дня подойти и по сценарию: «Стоять! Куда идешь? Что с глазами?». И если не было денег «дать на проезд» и идти дальше, то тебя отводили в наркодиспансер. Если же там диагностировалось «наркотическое опьянение», то тебя закрывали в КПЗ и утром вывозили на суд, а там решали — либо штраф, либо пару суток лишения свободы за употребление. При каждом подобном визите делали забор крови. С одной стороны идея понятная – выявить как можно больше случаев. Но идея эта недодуманная, однобокая и совершенно тупорылая.
Вернемся к тому, как ты узнал о своем диагнозе…
Так вот, иду, я мимо наркологии. А у меня дома уже гости собрались, мне тогда 21 год исполнился. Я же иду домой и думаю: «Дай, зайду, узнаю, что там у меня с анализами». Зашел в кабинет, врач подняла голову и говорит: «А, Поверга, у тебя СПИД» и дальше копошится в своих бумагах. Я тогда не знал что делать – идти вешаться, или повесить ее за то, что она отнеслась ко мне, как к животному. Сложность того времени заключалась еще и в том, что по городу гуляли списки всех ВИЧ-инфицированных. Это повлияло на то, что люди, столкнувшиеся с ВИЧ, закрылись в себе и продолжили существование обозленные на всех вокруг. Это сильно отразилось на доверии к врачам. По этой причине я на протяжении 10 лет и слышать ничего не хотел о лечении.
Что ты делал эти 10 лет?
Я попытался «передознуться» , но у меня не получилось. И тогда начался период жестоких доз, я прожигал жизнь, потому что в ней не было смысла. Даже врачи и те говорили: «Ну, еще пару лет протянешь, постарайся беречь себя».
Ты был одним из первых в нашей стране, кто заразился ВИЧ?
Скажем так, я вошел в первую сотню.
Люди, которые заразились с тобой в одно время и которых ты знал тогда, они еще живы?
Многие умерли, кто-то из-за передозировки, кто-то из-за осложнений на фоне ВИЧ. Но есть и те, кто остался в живых.
Ты мог тогда представить, что через 17 лет у тебя будет все то, что есть сейчас?
Нет, конечно! Если бы тогда я знал со стопроцентной уверенность о том, что у меня будет все это, возможно все было бы по-другому на протяжении этих лет. Я вообще думаю, что выиграл бонус в этой жизни. Ведь через какое-то время я встретил человека, которому захотел помочь, но в итоге помогла мне она. Затем мы вместе решили, что пора завязывать с наркотиками, вместе боролись за жизнь. И пока суть да дело, медицина шла вперед, появились перспективы, что у нас может родиться здоровый ребенок. Тогда в это мало верилось, но все же.
Когда родилась твоя младшая дочь, у тебя был страх?
Когда Ира рожала, я плакал и молился. Я хотел только одного – чтобы дочка родилась здоровой, больше мне ничего не надо было.
Через сколько времени вы поняли, что все хорошо?
Прошло около двух лет после рождения. Это время периодически дочери надо было сдавать анализы. Самое страшное, что в самый последний момент, один анализ не получился, потом он задержался и у меня начался самый настоящий психоз. Но когда выяснилось, что все в порядке, отпустило. Появились новые мечты, новые цели. Сейчас я мечтаю покатать в коляске внуков, причем не только от старшей, но и от младшей. То есть 20 лет надо еще жить, однозначно.
Давай немного поговорим о твоей профессиональной деятельности. Расскажи о Терапевтической Общине, которую ты создал и которая каждый год помогает многим и многим людям, с чего все начиналось?
Ну не прямо таки я создал, все было немного по другому. Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что это было естественное, а не запланированное явление. В какой-то момент нашей жизни, мы с Ирой в очередной раз решили лечь в больницу и попытаться решить проблемы с зависимостью. Детокс, ломки, бессонные ночи и вот, вроде бы трезвые. Но внутренне мы прекрасно понимали, что возвращаясь в Бельцы, мы вернемся к употреблению. И в этот самый момент, случилось чудо, ребята из Кишинева, которые посещали нас в больнице и всячески старались собственным примером убедить нас в том, что жизнь без наркотиков возможна, — предложили остановиться у одного из них дома. По сути это было первое подобие общины. Мы жили все вместе, помогали друг другу. Человек, у которого мы жили, был потребителем в ремиссии, ходил в церковь. Это было такое комьюнити на голом энтузиазме. На западе тогда уже создавались такие общины, но в Молдове ничего подобного не было. Через какое-то время мы переехали в другое место, постепенно к нам начали присоединяться другие выздоравливающие потребители и пошло-поехало. Мы поменяли кучу квартир, офисов, домов, пока не обосновались в Березках, где сейчас и располагается община.
Какой был главный принцип в общине тогда, в самом начале?
Мы все — семья, мы все живем по внутренним, устоявшимся правилам, мы все несем ответственность и наша единственная цель – оставаться трезвыми.
Этот принцип остался сейчас?
Мы стараемся за него держаться. Но по мере того, как появляются новые специалисты, новые методики, мы, иногда, теряем это ощущение семьи.
Вообще, потребители сегодняшние и потребители твоего времени, какая между ними разница?
Это небо и земля. И по этой причине мне лично тяжело помогать сегодняшним наркопотребителям и так же по этой причине у нас в команде много молодых ребят. В наши времена мы очень редко сталкивались с «полинаркоманией», когда принимают абы что. В наше время были либо «опиушники», либо «кодеинщики», либо еще кто-то. Сейчас все смешалось, появилось множество психотропных веществ с катастрофическими последствиями. Раньше потребитель мог гнить весь, но у него сохранялась некая способность мыслить. Сегодняшний потребитель внешне вроде нормальный, но психически он разрушен.
Однажды, когда я рассказывала знакомой, где работаю, она задала мне вопрос, на которой я так и не ответила. Она спросила: «Наркомания – это на всю жизнь?». Что мне отвечать в таких случаях?
Поступай как еврей и в ответ спрашивай примерно следующее: «Туберкулез лечится? Да? Но тем не мене человек на всю жизнь остается уязвим». Так и человек, который прошел зависимость, все равно остается уязвим и по этой причине ему нужно двигаться к выздоровлению всю жизнь.
Ты до сих пор двигаешься?
Конечно. Сейчас просто уже мотивация не та, нет ярко выраженных проблем, но я все равно работаю над тем, чтобы стать лучше, чтобы оставаться честными с самим собой, быть открытым с людьми.
Ты, кстати, осознал и переварил причину, по которой стал потреблять?
Переварить — да. Но я не могу сказать, что на все 100% разобрался с ней. Так получилось, что я вырос с какой-то пулей в голове, которая заключалась в том, что все нужно сделать на 120%, чистой воды перфекционизм. Такая позиция делает тебя очень зависимым от мнения других людей. Я рос и общался в компании, где все были на 5-6 лет старше и почти все потребляли наркотики. Однажды, один из этих людей, его уже нет в живых, предложил мне попробовать. Я точно знал, что не хочу, но я так же понимал, что не хочу оказаться в его глазах не отстойным, не модным, мне было 15 лет. Страх быть непринятым перевесил, поэтому я сказал: «Ок». Мы зашли в подъезд, я так боялся, что у меня вспотела спина, но я хладнокровно закатал рукав и отвернулся, потому что страшно было смотреть, как иголка будет входить в вену. К сожалению, с первого раза мне понравилось…
Возвращаясь к причине, которую я озвучил, перфекционизм. Я тебе скажу, что это желание достичь 120% во всем, преследует меня до сих пор. Из-за этого первое время после выздоровления моя семья очень страдала.
В чем это проявлялось?
Как наркоман забивает большие надежды на всех кто вокруг, потому что он гонится к своей цели, так и я забивал на все, потому что стремился достичь новых целей, новых высот. Только благодаря моей жене, через какое-то время я начал сбавлять обороты. Чтобы ты понимала, насколько все было серьезно — первые 6 лет нашей работы мы пахали без выходных. Шесть лет. Без выходных. Потому что надо было помочь всем. Возможно, через это надо было пройти, чтобы убедиться, что я могу выкладываться на все сто без дополнительного допинга. Теперь я точно знаю, что могу преодолевать трудности, сохраняя трезвость.
Из-за своего перфекционизма ты никогда не хвалишь сотрудников?
Это не правда, я хвалю, ну может не прям таки хвалю, но выражаю благодарность, говорю о том, что они лучшие. Может просто, я какие-то слова не те выбираю.
Единственный раз, когда я слышала от тебя похвалу, был твой день рождения, когда мы собрались поздравлять тебя всем офисом и ты нас благодарил, а заодно похвалил.
Я вырос в семье, в которой любовь показывали делами и ни в коем случае словами. Поэтому сейчас, чтобы выразить признательность или любовь словами, мне нужно прикладывать усилие. Я выражаю свое отношение делами. Больше скажу, когда меня хвалят, я мало в это верю.
А как ты понимаешь, что ты молодец?
Когда сегодня лучше, чем вчера. Это обыкновенная, хладнокровная оценка какой-то динамики. Мы даже когда с женой ругаемся, я ей всегда говорю: «Да не так все плохо, ты в общем посмотри, в общем же положение улучшилось. Вот у нас уже выходные появились, летом в отпуск съездили…».
Смеемся оба.
Ты цветы ей давно дарил?
Буквально недавно, это был какой-то цветок «Слоновья нога» или что-то такое, в горшке. Она у меня тоже, мадам довольно практичная в этом отношении.
Когда ты принимаешь важное решение, ты с ней советуешься?
Очень редко.
Ты настолько уверен в себе или просто не хочешь ответственность перекладывать?
Я редко принимаю решения спонтанно. Стараюсь прислушиваться к мнениям, но никогда не спрашиваю их. Я сложный в этом вопросе.
Давай раз уж пошли сложные вопросы, я задам вопрос, который меня волнует с тех самых пор, как я пришла к вам работать. Почему у людей, которые прошли через зависимость или которые живут с ВИЧ, такое стертое чувство восприятия опасности, рисков, вот ты, например, почему не пристегиваешься за рулем?
Как не пристегиваюсь?
Пока мы ехали на интервью, ты не был пристегнут.
Это была ошибка.
Нет, ты мне скажи, разве ты не опасаешься таких явных рисков?
Просто вот такие бытовые риски на фоне того кошмара, в котором я жил, выглядят не особо рисками. Это пыль по сравнению со всем тем, что пришлось преодолеть. Но я осознаю, что это не правильно.
Хорошо, но вот такая позиция меня, как человека не имеющего опыт потребления, тоже задевает.
Меня тоже задевает открытый снобизм со стороны бывших потребителей. Но пойми, сколько бы ты не делала интервью с людьми, которые потребляли и с людьми, живущими с ВИЧ, ты никогда не поймешь их так, как понял бы их тот, кто через это прошел. Это ни хорошо, ни плохо, это факт.
Знаешь, что еще я заметила, ты ведь верующий человек, ходишь в церковь, но от тебя я никогда не слышал фраз типа «На все воля божья» или что-то в этом роде. Ты считаешь, что это очень личное?
Сто процентов. Это интимнее всего, что только может быть интимным. Да, я считаю себя верующим человеком, но точно так же себя считают верующими многие люди и у всех свой взгляд, свое видение. Вообще, повесить себе на лоб вывеску «Я верю в Бога» и все время с ней ходить, не вижу в этом смысла. Пусть мои дела будут громче моих слов, и ярче всяких «табличек».
Если завтра так случится, что вдруг не станет всего этого – организации, общины, — чем ты будешь заниматься? Ты вообще когда-нибудь представлял себе такую ситуацию?
Больше скажу, я планирую сделать так, чтобы в определенный момент я смог отойти в сторону, а все это продолжило бы существовать, но без меня.
Чем ты будешь заниматься тогда?
У меня достаточно амбициозные мечты: я хочу пять тысяч евро ежемесячного пассивного дохода, хочу искать что-то новое, возможно займусь чем-то другим, совсем не связанным с тем, что я делаю сейчас.
На старости лет как ты себя видишь?
Я иногда шучу и может, дошучусь до того, что возможно напишу пару книг. Ты постареешь, я постарею и мы сбацаем пару офигенных мемуаров.
Как мы их назовем?
Подумаем…